Мальчишка бочком протиснулся к заиндевевшей лавке, посмотрел еще разок на настоящую чародейку, всю укрытую снежным коконом, и тихонько тронул пальцем белоснежную корочку. Она неожиданно хрустнула под рукой и вдруг мигом слетела с девичьего тела инеистой шелухой, а мальчишка перепугался и хотел уж удрать. У самой двери словили за ухо крепкие пальцы.
— Куда подался? Трогать кто велел?
— Ай, санами, я нечаянно, не буду больше!
— Конечно не будешь. Сейчас ухо оторву в назидание, такую науку точно не позабудешь.
Мальчишка старательно зажмурился, представил себя без уха и сумел выдавить две крупных слезинки, отчего хватка наставника тут же ослабла, а после и вовсе пропала.
Щелкнув любопытного и громко шмыгающего носом постреленыша по лбу, мужчина прошел к лавке и посмотрел на девушку. Склонился чуть ниже, проверить, дышит ли, и, удовлетворенно хмыкнув, пригладил ладонью упавшие на глаза платиновые кудри.
— Отогрелась. Скоро очнется.
— Санами, — любопытный воспитанник уже маячил за спиной, — а если Стужа разгневается? Наказание какое придумает?
— На что разгневается? Пускай он чародейку спас, но ведь на зов откликнулся. А с братцем у Стужи перемирие временное. Главное, чтобы она здесь не явилась, пока девчонка у нас.
— Так я не о том. Богиня страсть как не любит, когда ее созданий убивают. Не оттого ли на огненных злится?
— А, ты о духе. Стужа их создала больше из вредности.
— Ой, — мальчишка не удержался и испуганно прикрыл ладонью рот. Чтобы так о богине говорить! Такое себе только его наставник и позволял, ну еще Сизар иногда высказаться мог, правда больше шепотом.
— Брату насолить хотела. Думаешь, она сама их бережет? Другим трогать не позволяет, потому что в эти клочки дыма жизнь вдохнула, но они ей толком послужить не могут. Приказов сложных не понимают, какой прок от таких? Бренну Стужа слова не скажет, будь уверен. Ему все прощается.
— Вот бы и мне так!
— Так — это как? — мужчина с улыбкой посмотрел на воодушевленного мальчишку. Хотя тому минуло лишь десять зим, но снежный дар уже проявлял себя, а кончики светло-русых волос тронуло серебро.
— Так ей служить, чтобы она меня из всех выделяла.
— Эх, глупый! — потрепал его по голове наставник. — Мы все ей служим, каждого из нас она милостью одаряет, но чтобы так, как Сердце Стужи ей близким стать, тут, парень, одного дара мало. Сперва попробуй свое сердце на кусок льда обменять. Тут порой поколдуешь и сразу все тело смерзается, мышцы колом встают, в груди холод давит, только сердца жар его и растопит. А как с постоянной болью мириться, если там осколок ледяной? Жить так, чтобы в груди всегда кололо от холода, из-за которого само дыхание смерзается. Нет! Даже дар, по силе безграничный, того не стоит.
— А чародеи огня как же колдуют?
— У них иначе, у них жар все нутро опаляет. Магия она легко никому не дается, а чем больше сила, тем сложнее. За все свою цену платишь, потому проще человеком оставаться и учиться даром правильно владеть.
— Вот стану я, как вы, санами… Ой! Вздохнула, кажется.
‘Тук-тук-тук’
Ходики так тикают? Звук больно странный, будто сломалось в них что.
Я открыла глаза, глянуть на стену, где висел деревянный домик с двумя медными стрелками, но нашла лишь толстые заиндевевшие бревна. Хотела протереть глаза, а руки оказались тяжелыми и такими неподъемными, что я не на шутку перепугалась. Не иначе, как связана!
Дернулась и чуть с лавки не кувыркнулась. Поймали у самого пола чьи-то руки и обратно уложили.
— Тише! Куда, прыткая, собралась?
На меня смотрели светло-серые глаза необычного мужчины. Странен он был тем, что на щеке серебрился морозный узор, а волосы, кудрявыми волнами падавшие на лоб, сияли точно браслет платиновый. Необычный, чуточку чужой облик, в котором хоть и проскальзывало человеческое, но словно подернулось оно снежной мерцающей пеленой. Однако явно он не был ледяным духом.
— Спросить хочешь, где оказалась?
Я кивнула.
— А если отвечу, что мне за это будет?
— Эй! Коней притормози! — низкий рокочущий голос, заставил первого мужчину поморщиться. Я хотела повернуть голову, рассмотреть, но не вышло. — Никак с чародейки уже награду спросить задумал. Не ты спасал, не тебе и спрашивать.
— А вдруг сама бы пожелала наградить? Чего мешаешься, Севрен?
— Скажи, ты колдовать умеешь? — передо мной вдруг возникла взлохмаченная мальчишечья голова. Большие детские глаза смотрели с любопытством. Пока те двое препирались, ребенок подобрался к самой лавке и склонился надо мной. — Можешь огнем в стену запустить?
Я снова зажмурилась. Видимо, не пришла еще в себя, видения мучают. Вдруг все разговоры разом стихли и словно бы скрипнула дверь.
— Очнулась? — другой голос спросил и от его звучания я всем телом вздрогнула. Взметнулся такой жар из самого сердца, что подступивши к горлу, закружил голову. То не я, сила вдруг взбунтовалась. Я пока лишь слабость ощущала, зато дар взметнулся, как никогда прежде, всю грудь обжег, заставил со стоном выгнуться. Мальчишка от меня мигом отшатнулся и тот, второй мужчина, резко назад отступил.
— Ишь, как огонь лед чувствует, кабы избу не пожгла, — произнес рокочущий голос.
А мне все хуже и хуже делалось и совладать невмоготу, жгло изнутри, грудь раздирало, точно когтями по нежной коже. Тут и оторопь сошла, тело мигом задвигалось и, не помня себя, я с лавки соскочила.
— Отходи! — крикнул, кажется, тот, что с кудрявыми волосами.
Люди, кто в избе оказался: те двое, да мальчишка, — мигом в углы вжались, а я к двери рванулась. На воздух, к холоду, туда, где остудить этот пожар смогу.
Но дорогу человек преграждал, стоял ровно на середине моего пути и не двигался. Я же в то состояние вошла, когда ничего толком не замечала. Рванулась к двери, желая оттолкнуть прочь с дороги, да расшиблась об него, точно волна о скалу разбивается. Руки чужие, крепче веревок, у дерева державших, поперек спины обхватили. И мой рывок на пределе сил, против которого ни один из братьев не устоял бы, его даже не пошевелил. Отразились в морозных прозрачных глазах пламенеющие пушистые волосы и кожа, точно солнце светящаяся. Я же, не понимая, что творю, взметнула выше ладони.
Марево огненное рванулось от пальцев и заколебало воздух между нами. Я не знала, но чувствовала, было оно жарче самого жаркого пламени. От такого даже металл оплавится, истечет восковыми каплями. Но столкнулось вдруг мое пламя с ледяным промозглым дуновением. Воздух, дрожавший жаркой волной, застыл и пошел морозными узорами, которые трескались и ломались. Так накатывают одна на другую две волны, сталкиваются с разбега: одна, что отходит с берега, и другая, которая приливает. Врезаются с гулом и обе рушатся, исходя бурной пеной. Вот и теперь обе силы будто сшиблись друг с дружкой, а кругом заволокло все белесым снежным паром, укрыв пространство на расстоянии в несколько шагов.
За плечами мужчины взметнулся прозрачный плащ, сотканный из тысячи снежинок, и окутал мои руки и спину, обволок ледяным холодом, который я лишь по морозному облачку пара угадала, телом же не ощутила. Сила внутри плеснула один раз, другой. Она рвалась и рвалась наружу, как рвется с цепи преданный хозяйский пес, ощутив поблизости чужого. Она скрутилась внутри жаркой пламенной бурей и плеснула в последнем броске на застывший между нами прозрачной корочкой воздух, захрустела тающим инеем, растопила ледяную преграду. Но укрывший меня плащ сжался плотнее, и мощь, плеснувшая так щедро, вдруг перестала давить. Отпустило в груди, огонь поутих, и сделалось мне легко. Я воздуха жадно глотнула и дух смогла перевести. Только руки тряслись мелкой дрожью, вцепившись в плечи державшего меня человека.
— Погасил, неужто погасил? — позади пораженный возглас раздался, — Бренн, ты как это… C огненным выбросом сами чародеи не совладают.
— Вот это сила! Мне бы такую! — протянул восторженный мальчишечий голос, а мужчина напротив меня усмехнулся. Одно только странно, усмешка его глаз не коснулась ни капельки. Как плескался в их глубине холод, так и не оттаял нисколечко.
Человек пальцы разжал, меня от хватки железной освобождая, и заметила в тот момент красные длинные ожоги на его руках. Тянулись они от самых ладоней а, рубашка прожжена оказалась и оголяла белую кожу с красными отметинами. Затягивала пугающие раны тонкая инеистая корочка, а стоило мне назад отступить, как увидала такие же свежие шрамы на широкой груди.
Я ли это, я сотворила?
— В другой раз задумаюсь чародейку спасать, — тряхнул головой человек, и цвет его волос показался мне необычней всех виденных. Белоснежный и в прядках искры сверкают, точно белый снег в лунном свете искрится. И даже не поморщился он при этом движении, не скривился от боли, точно вопреки муке собственного тела чуть ли не каждый день чужой огонь гасил.
Однако услышав его слова про чародейку, я додумалась наконец оглядеться.
Изба странная оказалась, по форме квадратная, из бревен сложенная, а у дальней стены на всю длину лавка. И ничего больше. В избах ведь как, раз построили, должна какой-то цели служить, а здесь… То ли сбор, то ли совет проводили, но только лавка одна, да и комната тоже по размеру не больно большая. Но удивительней избы, конечно, люди оказались: трое мужчин да мальчишка. Двое рослых плечистых вроде разнились друг от друга, однако и схожесть была. Не в движениях, не в выражении глаз, больше в ощущениях. Роднило их что-то. Ведь бывают людей, одним делом связанных, это дело крепче прочих уз объединяет. Мальчишка же и вовсе привычным казался, любопытный, как всякий ребенок, только волосы на концах тронуты серебром.
И кто же такие?
— А ты кого звала? — тот, кто меня поймал, наблюдал, как я оглядываюсь, а потому на вопрос, который неожиданно вслух задала, мигом ответил. И если тех двоих я бы еще приняла за охотников, которые в лесу на мое дерево случайно набрели, то этого назвать человеком язык не поворачивался. Не было в нем того, что людей отличает. Ведь у живого разумного существа чувства в глазах, от него теплом веет и все тело жизнью дышит, а здесь я человека не ощущала совсем, вот ни капельки.
Потому окинула пристально взглядом, да заметила, как прежде красные раны обратились белесыми полосками, покрытыми мелкими кристалликами льда. Идет такая полоса по груди, извивается, а на ней изморозь иголочками топорщится, и так захотелось растопить. Снова сила взыграла. Кололи мне глаз эти иголочки, острые, длинные, ощерились сотнями наверший и пальцы зудели, от желания смахнуть. Словно на себе их холод ощутила. Даже ладошкой потянулась, а тот, кто не иначе, как маг снежный, вдруг бросил:
— Не прикасайся.
И позади раздалось насмешливое.
— Думаешь, у тебя одной дар на ледяную силу реагирует?
Я не сразу поняла, да мужчина со снежными волосами пояснил.
— Ты лед ощущаешь, а я огонь чувствую. На твоем месте пока бы не рисковал. Свой дар я хорошо контролирую, но после выброса огненного мне и свою силу усмирить нужно.
Поняла. Вот сразу осознала, что сказать хотел и отступила. Потом о вопросе своем да его вспомнила и ответила:
— Я Сердце Стужи звала.
— И? — изломил брови тот, кто мой огонь усмирил.
— И не похож ты на него.
— Отчего же? — не он спросил, снова позади уточнили. И с таким любопытством, что не сдержалась и объяснять начала.
— Сердце Стужи обликом настолько ужасен, что каждый, кто взглянет, от страха разум теряет. Еще, говорят, глаза у него чернее ночи, и бездонная бездна в них плещется.
— Это с чего у повелителя льда глаза черные? — уточнил кудрявый.
— От горя.
Те двое и мальчишка на лавку даже присели и с таким любопытством на меня уставились, что я продолжила. Повела рассказ, который не раз и не два сама слышала.
— Жил на свете человек один, были у него семья, дом крепкий, родители и друзья. В те времена люди вечно норовили друг с другом поссориться, а потому города отдельно стояли и нередко нападали соседи друг на друга. Воинов в то время ценили на вес золота, а этот человек был истинным воином. Вот и звал его правитель края на службу, да так часто, что ему дома реже бывать доводилось, чем на поле ратном.
Замолчала, дух перевести, а сизоволосый отметил:
— Как рассказывает, заслушаешься.
Ободренная такими словами я дальше продолжила:
— Хорошо он бился, долго правителю верой и правдой служил, а когда домой возвращался, радовалось сердце, что подрастают смышленые и бойкие сыновья, а любимая жена ждет с похода. Но вот однажды вернулся в свой край и нашел одно пепелище. Говорят, враги отыскали и никого не пощадили.
Мальчишка на лавке громко вздохнул, вроде как всхлипнул.
— И правитель не уберег его семьи и никто не предупредил, не донес заранее. Еще и задержали в походе. А вернись он на день раньше, непременно бы успел, дом бы отстоял, семью. Вот, говорят, с тех пор почернели от горя его глаза. Врагам он отомстил жестоко, но это близких назад вернуть не могло. Зато слава о его деяниях дошла до самой богини Стужи, и она лично явилась к нему. Предложила себе послужить, обещала от вечной боли, которой никакой местью не заглушить, избавить, и взамен человеческого сердца предложила кусок синего льда. Говорят, он согласился и действительно позабыл боль, как и все прочие чувства. Зато вернее его не было у Стужи воина и стал он ей ближе и дороже всех остальных.
Договорила рассказ, и царила кругом какое-то время тишина. Я поглядела на тех, кто на лавке расположился. Они грустно смотрели, словно ждали еще продолжения, а история слишком быстро закончилась. А после повернула голову к тому, кто позади меня стоял, и вот у него никаких эмоций на лице не обнаружила. Даже бровью не повел. Сложив на груди руки, стоял, прислонившись к бревенчатой стене, а на губах едва заметная улыбка играла.
— Потому, значит, и не похож? — уточнил. — Глаза не черные оказались?
Я кивнула.
— А еще ты обликом не ужасен, видишь, дева разум от страха не потеряла, — со смехом заявил тот, что с платиновыми кудрями. — Бренн, ну что тебе стоит, прими разок боевую ипостась, не разочаровывай девушку.
— Я затем ее спасал, чтобы насмерть пугать?
— Привыкать все равно надо, — басовито добавил мужчина с сизыми волосами, — если с нами останется и не такое увидеть доведется.
Однако же странно все это. Я одна в избе необычной и с незнакомцами, по виду которых сразу понятно, в бараний рог не то что меня, всех братьев скопом вмиг свяжут. А этот, кого Бренном называли, еще и настоящий снежный маг. Про них я тоже истории разные слышала. Немудрено даже, что именно такие вот маги ледяного духа уничтожить смогли, а меня в лесу отыскали. Однако же я их не боялась, ну вон тех двоих точно. Возможно, все дело было в мальчишке, так доверчиво сидевшем между взрослыми мужчинами и наравне с ними задававшем вопросы. Он даже не испугался к Бренну обратиться:
— А можно ее оставить? Так сказки хорошо рассказывает.
Истории я любые могла бы поведать, это правда. А какие не знала, те легко придумывались. Для сестренки младшей чего только не сочиняла. Вот и мальчишку проняло, видимо, ребенку здесь некому было историй рассказать. Где они вообще живут? В чаще лесной, подальше от людей? У нас считали, что снежные маги в крепости селятся, куда хода простому человеку нет. Только обладающий особенным даром отыскать и увидеть сможет.
— Оставить? Чтобы сказки рассказывала? — и столько насмешки в ответе прозвучало. Прозрачные глаза прищурились, окинули меня сверху-донизу. — Жива осталась и ладно. Пускай к своим возвращается.
И такой грустный вздох в ответ на его решение прозвучал, причем все вздохнули: мальчишка да те двое. Только их тоске до моей далеко было. Ведь как туда вернуться, откуда меня напрямую в лапы ледяного духа отдали?
— Не хочу я к ним возвращаться, — не удержалась от протеста. Понимала, что за спасение поблагодарить нужно, а требовать чего-то права не имею, но не сдержалась.
Ледяной взгляд в ответ холодом окатил.
— А мне что за печаль, чего ты хочешь?
— Так если нет печали, зачем спасал?
Двое позади вдруг закашлялись, будто воздухом поперхнулись, мальчишка затаился тише мышки и тишина повисла, ножом режь. В такой момент любому, не только мне, понятно бы стало, что с ответом я поспешила. Явно не то сказала.
— Вернешься, — негромко произнес тот, у двери, — расскажешь, что сама с духом справилась. В другой раз не рискнут у дерева вязать. Ну а насчет ‘Зачем спасал’ сперва бы разузнала как следует, чем тебе магическая клятва грозит, потом бы между мной и духом выбирала. Вероятно, и не позвала бы.
Это как так? Между смертью и спасением выбирая, могла бы смерть принять? О какой клятве речь?
Бренн вдруг кивнул на меня и велел: ‘Ловите, сейчас откат начнется. Как в себя придет, позовете. Верну обратно’.
И хлопнула дверь, только метнулся в избу снаружи вихрь снежинок. Даже разглядеть, что там, за ней, не удалось.
А потом повело. Ох, как повело! Закачались пол и стены, перепутались местами, бревна заскрипели, вжимаясь друг в друга, потолок вниз подался, прямо мне на голову. Четыре руки и правда поймали, вновь на лавку потащили. И я в такое полубеспамятство впала, душное, тошнотворное, тяжелое. Голоса надо мной говорили, говорили, гудели, точно рой рассерженных пчел, и никак смолкать не хотели. Тянулись фразы одна за другой без остановки, цеплялись кончиками друг за дружку, одна в другую перетекала, и никак они мне покоя не давали. Вдобавок к скорби телесной, еще и на сердце давили.
— Ведь и правда не знает, на что подписалась.
— Кто ж ее заставлял слова магические произносить?
— Кто, кто? Жить захочется, не только с Сердцем Стужи договор заключишь. Вот чего он с нее потребует взамен?
— Что с девки потребовать можно?
— Ты по себе всех не меряй.
— А вы о чем?
— Малец, кыш во двор! Засиделся без дела.
Вновь скрипнула и хлопнула дверь, а голоса продолжили жужжать.
— Сдается мне, Сизар, она нас не узнала. Не иначе за обычных снежных магов приняла.
— Откуда им в глуши о нас знать?
— Не верит, что Бренн и правда хозяин льда. Вот глупая!
— Чего сразу глупая?
— Сам посуди, если огненные чародеи с выбросами силы совладать не в состоянии, кто бы из снежных мог их погасить? А еще подумай, что она с ледяным духом не справилась, а здесь едва избу не сожгла. Огонь силу, все прежде виденное намного превосходящую, ощутил, вот и рванулся наружу. Такое если сопоставить, как еще усомниться, кого перед собой видишь?
— Ты ее сказку о Сердце Стужи слышал? Она простых вещей не знает. Огонь свой призывать не умеет. Ее бы оставить, обучить. Вдруг бы пригодилась.
— Слышал его? Не оставит он чародейку. Хоть и обучить бы мог.
— Вот если бы она сама к нам пришла…
— Ты это брось, коли ее надоумишь, сам знаешь, что за то будет.
— И не собирался. Но вдруг сама сообразит. Вот выйдет как-то ночью во двор, а там луна полная в небе висит прямо над горизонтом и над ней звезда светится. Тут чародейке в голову и придет, почему бы по направлению той звезды в заснеженный лес не податься. И потом…
Голос вдруг перестал жужжать, оборвался коротким и гневным:
— Ох, доиграешься Сизар!
— А что? Она в беспамятстве, нас слышать не может. Я же просто так рассуждаю. Вот если бы ей рассказал, иное дело.
— Стужа с тобой! Тот еще упрямец. Положил на девчонку глаз, а теперь ждешь, что она жизнь человеческую вот на это променяет.
— При нормальной-то жизни, как говоришь, человеческой, в жертву не приносят.
— Кабы и так. Чародейка она. Здесь чем крыть будешь? Ты снежный, она огненная.
— И чем плохо?
— Всем хорошо! То-то тебя в другой угол отнесло, когда в ней огонь проснулся.
— Сам будто рядом задержался.
— Я мальца защищал. А не умея с пламенем сладить, не лез бы на рожон. Чародейку ему подавай, целовать ему их сладко. Слышишь хоть меня?
— А то! Орешь ведь громко, даже в ушах гудит.
— Толку с тобой говорить! Я ему про одно, а он с девчонки глаз не сводит. Ну и сиди, присматривай!
Оставить комментарий